На соответствие имени Азанбека Джанаева с волшебным Азан - деревом, листья с которого требовали в качестве выкупа уаиги - великаны за дочь Солнца Ацырухс, я обратил внимание лишь недавно, хотя, казалось, был знаком с Азанбеком едва ли не с детства: мой отец, скульптор, и старший брат Юрий, живописец, были с ним в большой дружбе. А еще я, как-никак, написал о нем, об Азанбеке и его творчестве, небольшое исследование, изданное в далеком теперь уже 1969 году в Ленинграде (Петербурге) и ныне ставшее библиографической редкостью. И вот только сейчас, спустя почти 20 лет после смерти Азанбека, я сделал для себя это удивительное открытие.
    Согласитесь, соответствие имени художника и волшебного, эпического дерева представляется во многом символическим, даже пророческим. Разве это не удивительно: новорожденного нарекают именем Азан, а три десятка лет спустя, юнец, нареченный этим редким именем, вырастает в известного художника и, скрупулезно выполняет иллюстрации к «Сказаниям о нартах» , отправляет одного из героев эпоса в потусторонний мир с тем, чтобы тот, изловчившись, добыл-таки желанный выкуп для капризной своевольной невесты. И не простой выкуп, а листья того самого волшебного Азан-дерева! Ну, разве можно назвать это простым совпадением?! Разве в редчайшем соответствии имени человека и сказочного дерева нет какого-то необъяснимого чуда, волшебства, мистики, наконец!?
    По мне, так кто бы и кем бы ни был навсегда оставшийся для нас безвестным ном авараг - давший имя Джанаеву, он несомненно обладал неким высшим даром прозорливости, предвидения, ибо первым усмотрел в новорожденном будущего художника. Ну, а еще до того, как дитя появилось на свет и его нарекли этим редким именем Азан, к его человеческим способностям, несомненно, приложил руку сам Создатель и щедро одарил новорожденного талантом незаурядного мастера-творца.
    Того, кто усомнится в истинности этого рассказа, вполне можно прижать резонным вопросом: если все было иначе, то откуда в Азанбеке этот могучий творческий дар, эта уверенная и яркая поступь художника-исполина!? Именно о таких, как Азанбек Джанаев говорят: «Художник от Бога», «Творец от Бога».
    Впрочем, в первое время, казалось, ничто не предвещало появление в изобразительном искусстве Осетии нового яркого дарования. Азанбек Джанаев родился и рос в семье простого служащего, в которой никто никогда не увлекался искусством. Тем не менее, уже в ранние школьные годы у юноши рождается и растет большое стремление к рисованию. В блокнотах, на клочках бумаги он пытается исполнить зарисовки людей, окружающих предметов, пейзажей. Он долгое время работает карандашом, но только такой досадный факт, как отсутствие красок, не позволяет ему испробовать свои силы в акварели.
    Будучи школьником, Джанаев не раз проводит лето в горах. Логично предположить, что именно здесь, в родных горах, проходило формирование будущего художника: строгие, четко очерченные силуэты старинных памятников архитектуры (боевых башен, храмов) вызвали у него понятия о рисунке; чистые, интенсивные краски горных пейзажей дали ему представление о живописности, о колорите, а знакомство с национальными праздниками, с исполнением народных песен и танцев, с обычаями и играми подсказало ему темы будущих работ, их композиции. Так или иначе, но именно впечатления окружающей действительности развили у Джанаева подлинную страсть к изобразительному искусству.
    Незаурядные творческие способности юноши отчетливо проявились в его ранних карандашных композициях «В храм на молебен» и «Нарты».
    Оба рисунка воспроизводят сцены из прошлого Осетии. В первом из них, изображая процессию женщин-горянок, бесконечной вереницей двигающихся к храму, Джанаев добивается удивительно тонкого настроения. Фигуры женщин в длинных платьях, с потупленными взорами, с руками, смиренно сложенными у пояса, проникнуты ощущением глубокой неподдельной скорби. Эта композиция пробуждает в памяти мифологические полотна А. Беклина, о творчестве которого юный художник в то время едва ли имел какое-либо представление.
    В другом рисунке фантазия Джанаева пытается оживить образы легендарных героев эпоса - нартов. Группа всадников в ратных доспехах с вниманием и почтительностью выслушивает боевое задание своего бывалого военачальника — старца, убеленного сединой, но все еще крепкого и подвижного. Приказывает ли он им разведать силы противника или, быть может, то последние указания перед началом битвы? Как бы там ни было, это настолько живая и убедительная картина, что кажется, будто молодой художник изображает сцену сегодняшнего дня, а не далекой, овеянной романтикой старины. Самое же удивительное, что оба рисунка выполнены рукой 17-го юноши, который только-только оторвался от школьной скамьи и которому еще только предстояло познать азы профессионализма.
    Особое внимание привлекает и то, с каким знанием анатомии и пропорций он воспроизводит фигуры коней. Где и как молодой художник научился так мастерски рисовать коня? Этому находится достаточно простое объяснение. «В то время,— вспоминает Азанбек, — невдалеке от нашего дома располагался кавалерийский полк. Целыми днями я просиживал на заборе, зарисовывая в блокнот фигуры коней в различных ракурсах. Я очень полюбил тогда этих животных».
    Минует несколько лет, и листы дипломной работы Азанбека Джанаева, посвященные нартскому эпосу, вызовут восторг и удивление у известного художника-анималиста М. Авилова: «Посмотрите, как он свободно оперирует тем конем! Не знаю, где он успел обучиться, ибо батальный класс в Академии художеств только начал функционировать, а ему достаточно известна вся конструкция коня, его движения».
    Эта любовь к четвероногим животным сохранится у Джанаева на протяжении всего творчества. Редко какое произведение художника будет обходиться без изображения коней, будь то графический лист, живописное полотно или сцена из кинофильма.
    Однако было бы неверно утверждать, что путь молодого художника был сплошь усыпан розами. Прежде, чем попасть в стены прославленного вуза – Ленинградского Института живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Репина (прежде Российская Императорская Академия художеств), в студенческой биографии Азанбека Джанаева будет немало скитаний и поисков своего пути, «своей» школы. Здесь и Владикавказский педагогический техникум (1937), и средняя художественная школа при Всероссийской Академии художеств в Ленинграде (1937-1939), и Московское Центральное художественно-промышленное училище (1939-1940). Наконец осенью 1940 года он поступает на подготовительный курс живописного отделения Ленинградского института имени И. Репина, а уже на следующий год, получив на весеннем просмотре работ высшие оценки за «рисунок» и «композицию», зачисляется в число студентов прославленного вуза. В заявлении на имя ректора вуза, Джанаев пишет: «Прошу зачислить меня в студенты Академии художеств, ввиду страстного желания учиться изобразительному искусству».
    Теперь цель молодого художника, наконец-то, достигнута, место учебы определено, оставалось всецело отдаться изучению любимого дела. В первое время Джанаев именно так и поступает. Лето 1941 года он решает посвятить знакомству с высокогорными областями Северного Кавказа. Пешком, с этюдником за плечами, он один отправляется через перевал в Южную Осетию, а затем в Дагестан.
    Решительность и смелость Джанаева, предпринявшего это не совсем безопасное путешествие, бесспорны, но не это здесь следует отметить в первую очередь. Главное заключалось в том, что путешествие сыграло самую решающую роль в окончательном формировании художника. Мир, открывшийся Джанаеву, покорил и увлек его своей неповторимой прелестью. Картины природы, то суровые и величавые, то полные поэзии и грусти, образы горцев, приветливых и жизнерадостных, за простотой которых крылись мудрость и знание жизни, — это был мир, настолько же исполненный для живописца красоты и гармонии, насколько и неисчерпаемый по богатству тематики. Он заслуживал того, чтобы воспеть его в своих произведениях, донести его широкому зрителю, и достижению этой цели не жаль было отдать все силы и способности художника. Отныне содержание работ Джанаева будет прямо или косвенно всегда связано с краем горных хребтов, с жизнью и трудом его обитателей: земледельцев, косарей, пахарей, пастухов. Но это будет позже, спустя годы, поскольку жизненные и творческие планы молодого художника напрочь ломает начавшаяся Великая Отечественная война.
    Два с половиной года проводит Джанаев на фронте, а в конце 1943 года, в результате полученной контузии, демобилизуется из армии и едет в свой родной город, где поступает на работу в товарищество «Художник». Годы, проведенные на фронте, не прошли для художника бесследно. Многие из работ 1943 — 1944 годов он посвящает героическим защитникам Родины. Горячее желание откликнуться своим искусством на события, волновавшие всю страну, помогают художнику написать холсты «Бой под с. Гизель», «Героический подвиг X. 3. Мильдзихова», «Подвиг Ботоева». Среди работ этих лет много портретов прославленных героев Осетии: генерал-майора Худалова, Героев Советского Союза Иссы Плиева, Кесаева.
    Пять долгих и суровых лет войны не смогли искоренить в Джанаеве его «страстного желания учиться изобразительному искусству». Сразу же по окончании войны он вновь едет в Ленинградскую Академию художеств. Правда, цели молодого художника теперь несколько меняются. Стремясь овладеть профессией графика-станковиста, Джанаев переводится на графический факультет.
    Было ли это решение связано с желанием навсегда распрощаться с живописью? Оказывается, нет. «Я был тогда молод, — рассказывал впоследствии художник, — и испытывал особого рода жадность. Мне хотелось овладеть мастерством живописца и графика одновременно».
    За годы войны профессорско-преподавательский состав Академии во многом изменился. Некоторые, в том числе и директор института В. Родионов, пали в боях с немецко-фашистскими захватчиками. После 1945 года на графическом факультете преподавательскую деятельность вели известные профессора — В. М. Конашевич, К. И. Рудаков, Л. Ф. Овсянников.
    За время учебы на графическом факультете Джанаев неоднократно удостаивается похвальных отзывов от своих учителей. Они отмечают его работоспособность, умение компоновать. «Джанаев, - записано в одной из характеристик, — принадлежит к числу наиболее талантливых студентов с ярко выраженной склонностью к композиции».
    Эта склонность к композиции, которую отмечали у Джанаева его учителя, была отличительным качеством еще раннего творчества художника. Джанаев с непринужденной легкостью создает многофигурные композиции, отличающиеся особой четкостью и гармоничностью. Это ярко проявляется при иллюстрировании поэмы М.Ю. Лермонтова «Измаил-Бей». В этой работе Джанаева-студента почти не ощущается ученический характер, налицо точный, уверенный рисунок, строгий, даже жесткий отбор деталей.
    «Измаил-Бей», как и другие кавказские поэмы Лермонтова («Аул Бастунджи», «Демон»), не раз обращал на себя внимание художников. Среди наиболее известных иллюстраторов поэмы должен быть назван М. А. Врубель, давший убедительную и высокую трактовку лермонтовской мысли.
    Джанаева «Измаил-Бей» интересует главным образом обилием богатого материала для иллюстрирования, отвечающего наклонностям художника. В поэме романтическая окраска ранней поэзии Лермонтова приобретает новые, эпические в своей основе, черты. На них и заостряет внимание художник. В этом отношении характерен лист, изображающий битву черкесов с казаками. Впрочем, это не столько изображение всей битвы, сколько самого Измаила, ибо фигура всадника верхом на разгоряченном коне занимает почти весь лист. Она заслоняет собой картину битвы, и фигуры остальных всадников даны лишь фоном. Но за пределами композиции, строго и четко очерченной, угадывается картина сражения, что достигается большой экспрессивностью и динамикой всего листа. Об умении Джанаева рисовать лучше всего говорит иллюстрация, изображающая смерть Измаила. Рука завистливого брата Росламбека сделала то, чего не могли сделать враги. И вот:

    С свинцом в груди, простертый на земле,
    С печатью смерти на крутом челе,
    Друзьями окружен, любимец брани
    Лежал, навеки нем для их признаний!

    Лист Джанаева изображает момент, когда друзья Измаила, собираясь обмыть рану, замечают на его груди крест. Поднявшись с земли, они с презрением взирают на распростертое перед ними тело, и звучит их гневный голос:

    Нет, ты не стоил лучшего конца, -
    Нет, мусульманин верный Измаилу,
    Отступнику не выроет могилу! . .
    Пусть, не оплакан, он сгниет бесславно,
    Пусть кончит жизнь, как начал — одинок.

    В отличие от предыдущей иллюстрации, исполненной Джанаевым в технике линогравюры, лист, изображающий смерть Измаила, выполнен карандашом. Несмотря на малый размер листа, художник точно передает движения горцев, их позы, костюмы, оружие. В этом ему помогает избранная техника — остро отточенный карандаш кладет подчас еле приметные штрихи, и на первый взгляд иллюстрация кажется выполненной в технике офорта. Вообще, если в предыдущем листе, творческий почерк Джанаева мог быть энергичным и сильным, то здесь художник проявляет больше точности и хладнокровия.
    Свойства ранней графики Джанаева - умение компоновать и рисовать-, проявленные им при иллюстрировании «Измаил-Бея», получат свое развитие в более поздних работах Джанаева и, в частности, в его дипломе - альбоме иллюстраций к осетинским «Нартским сказаниям».
    «Песню о нартах осетин слушает до сих пор с таким же благоговением, как мы Евангелие», - так писал в конце XIX века один из первых русских исследователей быта и эпоса Осетии В. Пфафф. Если под этим сравнением с Евангелием понимать нечто дорогое и почитаемое народом, то смысл фразы следует признать довольно точным и правильным. Действительно, «нарты для осетина — это не покрытая пылью веков архаика, а жизнь, трепещущая, близкая и неувядаемая», - пишет В.И. Абаев. (В.А. Абаев. Нартский эпос. - «Известия СОНИИ». Т. 10. Дзауджикау, 1945, стр. 11.)
    Возникнув в глубокой древности, фантастичные нартские сказания имели под собой реальную основу. Они явились своего рода историей народа, их создавшего. И именно потому, что это была его история, народ не только не предал нартские сказания забвению, не только пронес их сквозь многие годы, но с каждым новым поколением совершенствовал их, добавлял новое. Передаваемые из уст в уста нартские сказания составляли часть жизни осетин, в свою очередь жизнь давала материал для эпоса. «Жизнь сама была насыщена эпическим духом, а эпос — это была сама жизнь, преломленная сквозь призму народно-поэтического вымысла» (В. А б а е в. Нартский эпос. — «Известия СОНИИ». Т. 10. Вып. 1. Дзауджикау, 1945, стр.11). Именно неразрывной связью с жизнью народа следует объяснить человечность образов, созданных эпосом. Героям нартских сказаний «ничто человеческое не чуждо». Это не богоподобные герои, а простые смертные, и если они вступают в битву с богами, то это говорит лишь об их врожденной любви к свободе.
    Нартские сказания неоднократно привлекали к себе внимание осетинских деятелей культуры. Имеются многочисленные опыты поэтической обработки сказаний. Немалый вклад в этой области принадлежит перу К. Хетагурова, А. Кубалова, Г. Малиева и других.
    Из художников первым к иллюстрированию нартских сказаний обратился Махарбек Туганов. Он разрабатывал эту тему на протяжении всего творческого пути. Это было не только увлечение художника темой, захватившей его воображение. В этом была своего рода необходимость, вызванная относительной недостаточностью традиций в профессиональном изобразительном искусстве Осетии. (Высокое мастерство народных умельцев в прикладном искусстве, художественной обработке камня, дерева, ювелирного искусства и т. д. — не могло полностью восполнить отсутствий профессионального искусства.) Для художника, стремящегося заложить основы национальной художественной школы, необходимо максимально использовать весь спектр традиций своего народа. Без обращения к лучшим народным обычаям и традициям не может быть создано национальное искусство. Именно национальное «неминуемо составляет основу всех выдающихся произведений, как в изобразительном искусстве, так и во всех остальных видах искусства». (Д. Сикейрос. Национальное искусство. - «Творчество», 1958, №9, стр. 14.)
    И нет ничего удивительного в том, что Махарбек Туганов, а вслед за ним Хохов, Джанаев и другие осетинские художники обратились к тем истокам народного творчества, которые заключены в фольклоре, в частности, в осетинских нартских сказаниях. Знакомство с формой изложения эпических сказаний, подсказывало художникам аналогичную форму в изобразительном искусстве. «Сдержанный и строгий в выразительных средствах, но полный внутренней силы, динамичности и мужества», эпос осетинского народа беден лирикой. «Описания в нем скупы до сухости. Диалог лаконичен. Действие, динамика решительно преобладают над описанием и риторикой. Характеры героев раскрываются в действиях, в поступках, а не эпитетах, оценках и характеристиках» (В. А б а е в. Нартский эпос.— «Известия СОНИИ». Т. 10. Вып. 1. Дзауджикау, 1945, стр.11). Не трудно убедиться, что многие из этих свойств, присущих эпосу, свойственны и творчеству лучших осетинских художников-профессионалов. Таким образом, фольклор служил неоценимым подспорьем для них при выработке традиций национального изобразительного искусства.
    Мысль взяться за иллюстрирование «Нартских сказаний» пришла к Джанаеву еще в 1946 году. В сентябре этого года в Дзауджикау была устроена большая выставка работ художника Махарбека Туганова «Нарты». Само название выставки говорило о содержании представленных на ней работ. Демонстрировались произведения Туганова, иллюстрировавшие героический эпос осетинского народа «Нартские сказания». В том же 1946 году Северо-Осетинским книжным издательством было выпущено в свет издание «Нартских сказаний», иллюстрированное художником Аслангиреем Хоховым. Книга, а в особенности выставка Туганова, мастерство его работ произвели сильное впечатление на Джанаева. Выставка и родила тогда у молодого художника мысль взяться за иллюстрирование «Нартов». С этого времени Джанаев все свободное время посвящает работе. Очень помогли художнику его поездки в горы во время летних отпусков. Непрерывная работа с натуры, знакомство с жизнью и трудовой деятельностью своего народа впоследствии помогли художнику выполнить многие листы его дипломной работы.
    Важным звеном на пути создания иллюстраций к «Нартам» явилось написание художником в 1947 году живописного холста «Аланы в походе». Впоследствии в несколько измененном виде эта работа была исполнена в графике и представлена на защите дипломного задания в качестве одной из иллюстраций к эпосу.
    Известно, что аланы - древние предки осетин. Художник изобразил их в момент боевого похода, когда они, сдерживая разгоряченных коней, на кое-то мгновение остановились на холме. Кони под ними гарцуют, пристальный взгляд всадников устремлен вдаль. Еще мгновение - и, потрясав своими копьями, размахивая мечами, они устремятся навстречу невидимому врагу. Ибо, «как мирный образ жизни приятен людям спокойным и тихим, так им (аланам.— А. Д.) доставляют удовольствия опасности и войны» (Аммиан Марцеллин. Римская история).
    И вновь художник проявляет виртуозное композиторское мастерство. Без особого труда он справляется с передачей сложных движений коней. При этом всадники сохраняют «особенный гордый вид, с которым, по словам Л. Толстого, горец сидит на лошади». Красиво и пластично движется силуэтная линия всей группы, то ниспадая, то устремляясь вверх, она сообщает всей сцене стремительность.
    Наконец, после большой и серьезной предварительной работы, в 1949 году Джанаев приступает к своему дипломному заданию — альбому иллюстраций к осетинскому народному эпосу «Нартские сказания». «Красота, правдивость, мудрость и величайший патриотизм нартских сказаний - вот что заставило меня взять для дипломной работы эту тему», - заявил на защите дипломных заданий Джанаев.
    На четвертой сессии Академии художеств СССР профессор А. Д. Зайцев, выступая с докладом об итогах учебной работы в Институте им. Репина, отмечал: «Графический факультет дал двух выпускников (кроме Джанаева, дипломную работу — иллюстрации к роману С. Щедрина «Господа Головлевы» - представила Л. Подляская. - А. Д.). Обе работы, получившие отличные оценки, выполнены на должном профессиональном уровне и говорят о творческой одаренности их авторов. А. Джанаев в своей дипломной работе показал себя хорошим композитором и рисовальщиком» (Стенограмма заседания государственной экзаменационной комиссии по графической мастерской. Научно-библиографический архив Академии художеств СССР, оп. 42, 1949 г., д. 14).
    Еще более высокой явилась оценка произведений Джанаева действительным членом АХ СССР Б. В. Иогансоном, который увидел в выпускнике «прекрасного рисовальщика-профессионала с богатой фантазией, совершенно свободно владеющего сложнейшими композициями» (Б.В. Иогансон. Новый отряд художников.–«Искусство», 1949, №5, с. 21.)
    С какой же стороны подошел Джанаев к работе над «Нартскими сказаниями», ведь богатый материал для иллюстрирования давал художнику возможность избрать множество разнообразнейших решений?
    В отличие от предшествующих иллюстраторов эпоса М. Туганова, который прибег к цветным иллюстрациям, и А. Хохова, выполнившего свои работы как в цвете, так и в тоне, Джанаев остановил свой выбор на монохромном решении своих листов. Из двенадцати иллюстраций, представленных художником к защите, девять были выполнены в технике автолитографии.
    «В своих автолитографиях он (Джанаев — А. Д.) старается передать героику и эпический характер осетинского фольклора, создать образ человека-богатыря». (Н. Езерская. Художники Северной Осетии. М., «Искусство», 1959, с.24). Это верно подмеченное стремление художника отличает каждый из листов серии. Разумеется, иллюстраторы и раньше обращались к героическим эпизодам эпоса, но они не сосредоточивали свое внимание, как Джанаев, исключительно на них. Вместе с тем монументально-героическое решение не исключает реальности и жизненности созданных Джанаевым образов. Наделенные живым темпераментом и бурными страстями герои художника выдуманы лишь настолько, насколько их могли выдумать творцы эпоса. Жизненная же убедительность нартских сказаний несомненна.
    Выполняя свои листы, Джанаев свободнее, нежели Туганов и Хохов, обращается с текстом сказаний. Текст является лишь отправной точкой для воображения художника, а воображение его подчас не знает границ. Умение Джанаева силой своего воображения вызвать и запечатлеть художественными средствами сказочные образы и сцены, способность наделить их вместе с тем убедительностью реально происходящих событий — все это заставляет вспомнить графические произведения французского художника XIX века Гюстава Доре, и в частности его иллюстрации к «Божественной комедии» Данте, к «Гаргантюа и Пантагрюэлю» Рабле, к «Дон Кихоту» Сервантеса. Но не только этим ограничивается сходство работ Джанаева с иллюстрациями названного художника. В какой-то мере Джанаев заимствует у Доре его технику выполнения графических работ (это особенно заметно при сравнении иллюстраций Джанаева с иллюстрациями Доре к «Божественной комедии») и пространственное решение композиций. При всем этом было бы неправильно обвинить Джанаева в подражании Доре, и если все же его иллюстрации имеют некоторые точки соприкосновения с произведениями французского художника, то это свидетельствует лишь о творческом использовании Джанаевым наследия мастеров прошлого.
    Примером художественной фантазии и композиторского мастерства Джанаева может служить лист «Бой нартов с небожителями». Имеется несколько вариантов сказания о битве нартов с богами. Однако ни в одном из них не встречается сцены, подобной той, которую показывает художник в своем листе. И если проследить, в какую сторону отступает Джанаев от текста, то легко убедиться, что он идет по линии усиления динамичности и экспрессивности сцены. Из сказания он берет только главное — идею свободомыслия и непокорности нартов богам, а поскольку, рассуждает художник, подобная мысль наиболее убедительное воплощение получит в столкновении противодействующих сил, то и следует изобразить непосредственно момент их столкновения.
    Туганов подошел к решению этой задачи по-иному: он показал только одного нарта - Батрадза. Нартский богатырь резким, энергичным движением натянул свой лук, и в следующее мгновение его стрела умчится в небеса. Здесь нет широкого изображения поля битвы, разгневанных божеств, есть только фигура нарта, но в ней концентрируются и непокорность нартского племени, и сцена сражения, и гнев божеств.
    Но если в композиции Туганова лук нартского богатыря лишь натянут, а стрела только готова сорваться, то в композиции Джанаева эта стрела как бы уже спущена, враждующие силы столкнулись. Трудная сама по себе задача в то же время наиболее верно отвечала идее сказания. И в представленном листе разве фигура нарта, останавливающего бег тройки лошадей, запряженных в колесницу божества, не является воплощением самой непокорности? А само нартское войско, с обнаженными мечами устремившееся навстречу богам, разве оно не является олицетворением силы, и разве в этом боевом порыве, охватившем их, нет желания погибнуть, но остаться свободными? А если все это в листе присутствует, значит, он как нельзя более созвучен самому сказанию.

    Свободное обращение с текстом сказаний заметно и в других листах Джанаева - «Бой нартов с великанами», «Охота на оленя», «Три нарта».


    Вот один из них — «Бой Нартов с великанами».
    Четыре полуобнаженных великана, подняв над головой глыбы скал и сами подобные скалам, поджидают, когда приблизится к ним нартское войско. Они, кажется, недоумевают, как люди, которые так малы, что их едва можно заметить, дерзнули напасть. Но грозный вид великанов не пугает нартов. Они неустрашимы, ибо это то самое племя и те самые воины, которые, одержав победу над великанами, также бесстрашно ринутся на битву с богами.
    Сказания сами по себе полны примерами сражений нартов с великанами. В данном случае он олицетворяют собой темные силы природы, все уродливое и ненавистное народу. Однако, опять-таки, и лист «Бой с великанами» не иллюстрирует, в прямом смысле этого слова, какое-то определенное место из сказаний. Нет такой фразы в тексте, которую можно было бы непосредственно подписать под этим листом. Но это следует поставить лишь в заслугу художнику, поскольку он не впадает в зависимость от текста, а ищет решений, обобщающих образы сказаний. И тут, как одну из главных особенностей иллюстраций художника, следует подчеркнуть: Джанаева интересует не прямое переложение текста сказаний на язык изобразительного искусства, но, что гораздо сложнее, передача самого духа сказаний.
    Решая эту задачу, Джанаев не отказывается о воспроизведения фантастических сцен и образов фольклора. Но он пользуется ими, как и древние авторы эпоса, только лишь для того, чтобы с бол шей точностью передать идейную сторону сказаний, основанную на действительности. Таким образом, художник обладает глубоко реалистически пониманием вымысла.
    Это становится ясным, если обратиться к листу «Ахсар и Ахсартаг», где художник вслед за Тугановым, выполнившим замечательную композицию на этот сюжет, отважился на изображение слетающего по воздуху бога Уастырджи. Перед Джанаевым стояла не только задача изобразить реальную сцену - оплакивание женщиной убитых братьев, но и показать рядом другую, условно-фантастическую сцену слетающего на коне божества. Однако при этом элемент условности не уводит Джанаева с реалистических позиций (как и в других иллюстрациях — «Бой нартов с небожителями», «Сослан в загробном мире»). Правда, при взгляде на божество зритель не чувствует живой плоти. Это видение, и, кажется, дотронься до него рукой — и не ощутишь материальности. Но это впечатление достигается приемами чисто реалистическими: рисунок становится более мягким, трепетным, штрих более тонким, что и позволяет зрителю увидеть божество легким, невесомым, словно выплывающим из тумана.
    Одной из самых динамичных иллюстраций серии является лист «Три нарта, преследующих оленя». Она приводит на память одно из лучших произведений Туганова на нартские темы «Бой оленей». Воспоминания о нем встают не в силу схожести композиций или технического исполнения этих работ. Их объединяет то, что обе они, на первый взгляд, не связанные непосредственно с текстом, имеют одну и ту же цель — средствами графики передать зрителю дух эпических сказаний, и оба произведения как нельзя лучше достигают этой цели. Замечательно передано движение в иллюстрации Джанаева. Точка зрения сверху позволяет увидеть зрителю словно на ладони стремительность бега коней, а преследование тремя всадниками убегающего оленя сообщает всей сцене дополнительную остроту и напряженность.
    Желание насытить композицию движением отличает почти все листы Джанаева. Правда, иногда кажется, что творческая энергия художника обрела спокойное русло, но это только видимость покоя, ибо в следующую секунду все готово прийти в движение («Сослан в загробном мире»). Увлекаясь передачей движений, экспрессии и т. д., Джанаев не забывает об идейно-смысловой стороне своих произведений.
    Чувства большого эпического размаха, столь характерного для сказаний, исполнены листы «Три нарта» и «Симд». В первом из них могучие фигуры трех всадников-богатырей, обнявшихся на фоне пирующего воинства, символизируют собой нерушимую дружбу и единство нартского племени.
    Сплоченность народа находит еще большее выражение в «Симде». Плотно сомкнутая цепь танцующих нартов, охватывая горы гигантским кольцом, теряется вдали. Это выражение не только единства и сплоченности народа — это еще и демонстрация его силы. «Помноженный на нечеловеческую мощь и темперамент нартовских титанов, - он (симд - А.Д.), по уверению сказаний, сотрясал землю и горы и являл из ряда вон выходящее зрелище. Даже боги с небес взирали на богатырский с изумлением, к которому примешивалась доля страха»1. (В.Абаев. Нартский эпос. - «Известия СОНИИ». Т. 10. Вып. 1. Дзауджикау, 1945, стр. 12.)
    Иллюстрации Джанаева к «Нартским сказаниям» (как и более ранние иллюстрации к «Измаил-Бею») достойны самого серьезного внимания, поскольку молодой график выступает в них уже вполне законченным, сформировавшимся художником.
    В успехе, которого достиг Джанаев при иллюстрировании «Нартских сказаний», свою роль сыграло не только мастерство, не только исключительная работоспособность художника, но несомненно и то, что сам Джанаев был представителем нации, создавшей эпос о нартских богатырях. Знание жизни своего народа в сочетании с талантом художника и помогли создать Джанаеву его серию иллюстраций.
    По окончании Академии художеств Джанаев едет в Москву и неожиданно принимает решен поступить на режиссерский факультет Инстит кинематографии. Это выглядит тем более странно, что молодой художник уже добился значительных успехов в изобразительном искусстве и имел все основания добиться еще больших. Но здесь вновь проявляется та жадность к овладению различного рода искусствами, которая несколькими годе раньше заставила Джанаева перевестись с живописного факультета на графический.
    В Институт кинематографии Джанаева принимают без особых затруднений, ибо для режиссера мастерство рисовальщика является довольно ценным качеством. Но возможность овладения профессией кинорежиссера была осложнена частичной потерей слуха, явившейся результатом контузии художника на фронте. После годичного обучения в институте кинематографии Джанаев оставляет его. В то же время в Москве художник берется иллюстрирование узбекского народного эпоса «Алпамыш».
    Знаменитый достан (эпос) о Хаким-беке Алпамыше (алп — богатырь) является символом все героического в представлении узбекского народа. Его характеризует «мужественная простота, спокойная величавость, торжественная уверенность, титанический масштаб событий». (М. Шейхзаде. Об узбекском богатырском эпосе «Алпамыш». Ташкент, 1949, стр. 4.)
    То, что после иллюстрирования «Нартов» художник берется за работу над «Алпамышем», не является случайным, как не будет случайным и то, что после «Алпамыша» Джанаев возмьется за работу над иллюстрациями и к карело-финскому эпосу «Калевала». Для творчества художника всегда будет оставаться характерным стремление к монументальным темам, к эпическому размаху.
    Как и при иллюстрировании «Нартов», Джанаев вновь идет по пути выявления реалистической, че¬ловеческой сущности эпоса. Но если в «Нартах» художник проявил себя как график-станковист, то в иллюстрациях к «Алпамышу» он предстает перед нами как мастер книжной графики. Средством оформления здесь служат не только иллюстрации, но и фронтиспис, сюжетные заставки, концовки. Не считая фронтисписа, художник исполнил семь иллюстраций (четыре к первой части эпоса и три ко второй части), а кроме того, двадцать заставок и концовок.
    Основная тема эпоса выражена художником во фронтисписе. Здесь перед зрителем предстает сам Хаким-бек Алпамыш. Одетый в богатырские доспехи, вооруженный мечом, стрелами и копьем, он властной рукой сдерживает порыв своего белого скакуна. Нельзя усомниться в том, что перед нами герой, готовый в любую минуту выступить на защиту своего народа.
    Для иллюстраций художник выбирает из текста узловые моменты, по которым легко проследить за развитием сюжетной линии повествования. Поскольку перед художником стояла задача непосредственного оформления книги, он не создает здесь, как в «Нартах», обобщающих листов. Каждая иллюстрация снабжена определенным отрывком из текста эпоса.
    «До полудня горделиво проезжали перед Барчин калмыцкие батыры», желая взять ее в жены, но влюбленная в Алпамыша, она отвергает их домогания и дает знать своему жениху о нависшей над ней опасности. И вот уже «соколом летит Алпамыш, скачет прямиком через горные хребты и овраги» на своем крылатом коне. Вступив в единоборство с сильнейшим калмыцким батыром Кокальдашем, он побеждает его и берет себе в жены Барчин. И «идет ликующий народ встречать своих дорогих гостей — батыра Алпамыша и прекрасную Барчин».
    Иллюстрации ко второй части посвящены в основном батальным сценам («Вскачь пустили воины коней на майдан, столкнулись ряды с рядами, зазвенели мечи и пики» — иллюстрация к песне второй, часть вторая).
    В целом в иллюстрациях к «Алпамышу» Джанаев не снижает своего мастерства композитора и рисовальщика, хотя здесь и не встретишь того размаха и стремительности, которые отличали его иллюстрации к «Нартам». Но желая подчеркнуть в каждом листе национальную принадлежность иллюстрируемого эпоса, художник увлекается передачей чисто внешних деталей узбекского быта — национальными костюмами, оружием и т. д. При этом рисунок, продолжая оставаться точным, приобретает некоторую суховатость.
    Связующим звеном между иллюстрациями, а также дополнением к ним являются заставки и концовки. Выполненные пером, небольшие по размеру, они очень удачно раскрывают сюжетную сторону эпической поэмы. И сейчас и в будущем для Джанаева не характерно увлечение «мел¬кими» деталями книжной графики — буквицами, орнаментальными заставками и т. д. Это следует объяснить природной склонностью художника к монументальным темам. Если же в данном случае Джанаев обращается к заставкам и концовкам, то при этом отчетливо проявляется стремление ху¬дожника к станковой графике. Его заставки и концовки играют не декоративную роль, а наряду с иллюстрациями раскрывают в художественных образах сюжетную и идейную линию эпоса - достана. Мастерство художника, приобретенное опытом усиленной работы, сообщает уверенность рисунку, легкость исполнению композиций. Эти свойства особенно отличают его заставки к песне второй, третьей, пятой (часть первая), к песне третьей, пятой (часть вторая), концовки ко второй, третьей, петой песням (часть первая), к четвертой (часть вторая).
    Большая художественная смелость, присущая Джанаеву, любовь к живой, интересной выдумке не раз приводили художника к работе над фольклором.
    Так, вскоре за «Нартами» последовала работа художника над «Алпамышем», а затем над карело-финским эпосом «Калевалой». Создание иллюстраций к трем эпосам заняло у художника около двух лет. Сравнительно короткий срок не помешал художнику творчески осмыслить столь различные по своему характеру народные творения. Так, если мужественная простота, лаконизм, сдержанность «Нартских сказаний» потребовали от художника монохромного решения иллюстраций, то иного подхода требовал эпос карело-финского народа, в котором наряду с эпической широтой большую роль играют лирические мотивы. Именно поэтому в большей части своих иллюстраций к «Калевале» художник прибегнул к акварели. Цветные иллюстрации наиболее соответствовали тексту рун (песен), проникнутых жизнерадостностью и весельем. В то же время, густые по тону и крепкие по рисунку, иллюстрации заключают в себе элементы эпичности. Подобное впечатление вызывает лист к руне двадцать пятой «Пиршество у Илмаринена» (Илмаринен — «мировой кузнец», выковавший Сампо — самомолку).
    В поисках композиционного решения художник вначале выполняет сцену пиршества карандашом. Когда в общих чертах композиция найдена, он переходит к акварели. Здесь художник отказывается от показа всех пирующих за столом, как было намечено в рисунке, и основное внимание обращает на главных героев — Илмаринена и Вейнемейнена, композиционно приближая их к зрителю. Выполненный в свободной манере, в густых тонах, лист н своему образному решению очень близок тексту самой руны, где сцена пиршества предстает в виде раздольного веселья с песнями «вековечного заклинателя» Вейнемейнена:

    Было много, что покушать,
    Что покушать, что и выпить;
    Было все на красных блюдах,
    На лотках, весьма красивых;
    Пироги там разломили,
    Части масла разделили,
    На куски сигов ломали
    И лососок разрезали
    Драгоценными ножами
    С золотыми лезвиями.
    Без конца лилося пиво,
    Мед, не купленный на деньги,
    Через кран бежало пиво,
    Чрез отверстье мед струился,
    Чтоб смочить тем пивом губы,
    Оживить тем медом мысли.

    Другой лист к руне сорок второй изображает момент, когда Лемминкейнен, Илмаринен и Вейнемейнен приезжают на лодке в северную страну Похьелу, чтобы похитить волшебное Сампо Лоухи - хозяйка Похьелы - поднимает против них вооруженный народ. Выполненный карандашом, этот лист очень интересно задуман по композиции. Точка зрения сверху дает возможность художнику показать и вооруженную толпу, с криком бегущую по берегу, и трех героев в лодке, готовых принять сражение.
    Работа над образами фольклора различных народов Советского Союза развила у Джанаева стремление к монументальности, где все конкретное подвергнуто строгому, продуманному отбору. Отныне, в каком бы жанре ни работал художник — будь то живопись или графика, его творчеству будут всегда свойственны обобщения и лапидарность, точность рисунка и композиционная завершенность.
    Стремление к монументальности сохранится у художника, когда он обратится и к темам из действительной жизни своего народа. Здесь особое внимание Джанаев уделяет теме труда, в которой раскрывает подлинную и высокую поэзию. При этом труд простых людей — колхозных пастухов, пахарей — предстает перед зрителем в своем обычном, далеком от идеализации виде («Осенний перегон», 1955; «Пересчет овец», 1954). Джанаев всегда сознательно и последовательно стремится показать суровость и мужество людей труда, их сдержанность в проявлении чувств. А то, что люди эти, несмотря на суровые условия труда, продолжают выполнять свое незаметное, но нужное дело, придает им в работах Джанаева только красоту и величие.
    Так, подлинным гимном человеку-труженику является монотипия «Пахота в горах» (1948), проникнутая ощущением простора, тепла и света. Только что взошло солнце, лучи его еще не приобрели силы, мягким золотистым светом они разлились по земле, упали на фигуры пахарей, на спины быков, запряженных в соху. Художник сознательно остановился на воспроизведении ручного труда. В его представлении труд человека, обрабатывающей землю своими руками, есть символ человеческого труда вообще, символ единства человека с природой.
    В «Пахоте» , как и в «Пересчете овец» и в «Осеннем перегоне», художник стремится не к индивидуализации, а к типизации образов. Тем самым словно подчеркивает, что героями его произведений являются не отдельные личности, а сам народ. В гуще народной жизни, с которой художник связан неразрывными нитями, он находит многие темы своих произведений.
    Глубокому познанию Джанаевым жизни своего народа способствовало и иллюстрирование произведений осетинских поэтов и прозаиков. Работа Джанаева в этой области относится к 1956 году. Среди литературных произведений, привлекших внимание художника, следует назвать поэмы стихи, посвященные жизни предреволюционной Осетии. Таковы поэмы «Авхардты Хасана» А. Кубалова, «Аджериты Куьщыкк» Г. Баракова, стихотворение «Дзандзирак» — Г. Малиева.
    Однако наибольшее количество иллюстраций художник выполнил к произведениям великого поэта, основоположника осетинской литератур Коста Хетагурова. Еще в 1952 году художник пишет маслом иллюстрацию к его поэме «Фатима». Мастерство, с которым было выполнено это живописное произведение, позволило ему попасть в число экспонатов Всесоюзной художественной выставки 1952 года.
    В последующие годы Джанаев создает несколько иллюстраций к рассказу Коста «Охота за турами». Среди них, пожалуй, лучшей является иллюстрация, воспроизводящая заключительную сцену рассказа, где охотники оказываются погребенными под горным обвалом. Удачно дополняя в зрительных образах текст рассказа иллюстрация Джанаева вместе с тем носит характер вполне самостоятельного произведения. Многочисленную серию иллюстраций художник выполнил и к стихотворению Коста Хетагурова «На кладбище». Интересно, что в свое время это же произведение поэта послужило М. Туганову поводом для создания работ, отображающих обычаи народа.) Стихотворение привлекло особое внимание художника своей связью с осетинским народным творчеством. Написанное на сюжет одного из нартских сказаний («Сослан в Стране мертвых»), произведение поэта в сжатой художественно убедительной форме рассказывает о древнейшем обряде осетин — посвящении коня умершему.
    Следуя тексту стихотворения, Джанаев в одной из иллюстраций убедительно воспроизводит сцену этого обряда, свидетельствующего о религиозных пережитках осетин. Удачно найденная художником точка зрения сверху позволяет ему показать большую массу народа, плотным кольцом окружившую покойника и старика, держащего под уздцы жертвенную лошадь. Обнажив головы, люди с глубоким безмолвием и скорбью внимают наставлениям, которые старик дает умершему перед предстоящим ему якобы загробным путешествием.
    Изображая вслед за тем в ряде иллюстраций сцены из царства Барастыра - бога мертвых, Джанаев остается трезвым иллюстратором-реалистом. Однако это не только не сковывает творческих возможностей художника, но, наоборот, позволяет ему демонстрировать и свою художественную фантазию и высокое владение рисунком.
    Серия работ 1957 года, выполненная Джанаевым акварелью и гуашью, посвящена далекому прошлому осетинского народа. Уделяя здесь главное внимание героическому аланскому периоду, художник тем самым еще раз выказывает пристрастие к батальным сценам.
    Творческому характеру Джанаева особое удо¬вольствие доставляет работа над сложными композиционными построениями, где в общей массе сражающихся переплетаются и люди и кони. Владея композиционным даром, художник удивительно свободно справляется с изображением толп людей, взмахами своей кисти сталкивает их друг с другом, добиваясь движения и экспрессии, в сложнейших ракурсах демонстрируя свое мастерство рисовальщика («Аланы и грузины перед штурмом Ганджи», «Первое столкновение монголо-татар с аланами в 1222 году»).
    «Осетинское посольство в Петербурге в 1749 году», «Посвящение коня у осетин», «Участие осетинской сотни в русско-турецкой войне 1877—1878 годов» - произведения, посвященные менее далекому прошлому Осетии, периоду ее присоединения к России.
    Художник никогда не прекращал работать маслом. Его творческой натуре всегда тесно в рамках одного жанра. Графика, живопись — это еще не все увлечения Джанаева. Неуемная страстность художника заставит его вскоре обратиться к скульптуре, а затем и к киноискусству. Параллельная работа в различных жанрах имеет тот недостаток, что не дает возможности в полной мере сконцентрировать творческие способности художника в одной области. Однако она имеет и свои достоинства, так, быть может, многие работы Джанаева - графика были бы живописно не столь богаты и разнообразны, если бы не его работа в области живописи. В свою очередь, не обладай Джанаев талантом графика, быть может, многие из его живописных произведений не имели бы того уровня мастерства в рисунке. Часто, создавая свои полотна, Джанаев вначале выполняет всю композицию карандашом. Так он поступает и в «Чабе Гокконаевой» и в «Переселении с гор». После того, как в карандашном рисунке найдена и отработана композиция, Джанаев приступает к работе маслом. (Этим ж приемом Джанаев пользовался при иллюстрировании «Калевалы». Только там на смену рисунку приходила акварель, здесь же — масло.)
    Уже готовый рисунок дает художнику возможность больше внимания обратить на такие свойства живописи, как цвет, свет, колорит. Именно подобная манера исполнения живописных работ помогает художнику добиться при точности рисунка красивых цветовых сочетаний и мягкости колорита, которые отличают и «Чабу Гокконаеву» и, в особенности, «Переселение с гор на равнину». Так мастерство графика-рисовальщика становится на службу художнику-живописцу.
    В 1959-1960 гг. Джанаев работает над большим (2 х 3 метра) полотном «Вывод невесты». Наряду с другими произведениями художника оно демонстрировалось на декадной выставке осетинского искусства в Москве в 1960 году. Художник стремился показать не только жанровую сторону осетинской свадьбы. Жанровая в своей основе сцена свадьбы должна была явиться поводом для показа всенародного празднества. Художник показал себя в ней неплохим колористом и рисовальщиком, но композиция оказалась слишком статичной. Наиболее удачно был решен первый план панно – группа стариков, сидящих за пиршеским столом. Портретные характеристики здесь отличаются большой жизненностью и достоверностью.
    Этими же качествами отличаются и другие портреты художника, в частности те, где создан образ Коста Хетагурова. «Коста - художник» так назвал Джанаев один из своих ранних портретов, где создан вполне реальный и убедительный образ пер¬вого осетинского художника-живописца. Передача внешнего сходства наряду с психологической углубуленностью образа Коста значительно отличает это полотно Джанаева от его ранних работ в области портретного искусства. Работа Джанаева над образом поэта не ограничилась названным произведением. В последующие годы художник создает еще три портрета Коста. При этом в каждом из них он находит новые черты в образе Коста. В одном случае зритель является как бы свидетелем творческого процесса поэта. Сидя за столом, Коста держит в одной руке перо, другой в задумчивости взялся за голову. В другом портрете художник показывает поэта в момент, когда, на время оторвавшись от стола, он подошел к окну. Задумчивый взгляд, рукописи на подоконнике свидетельствуют о том, что и здесь поэта не покидают мысли о работе.
    «Больной Коста» - так назвал художник свой четвертый портрет. Непрерывные ссылки, гонения, жизнь в нищете подорвали здоровье поэта. В накинутой на плечи черкеске Коста вышел подышать свежим воздухом. Но, даже будучи больным, поэт не расстается с книгами. Зелень весеннего сада, на фоне которой изображен Коста, контрастируя с болезненным выражением лица поэта, в то же время сообщает портрету оптимистические ноты, является как бы символом завтрашнего, подлинно весеннего дня.
    К 1960 году относится портрет народного артиста РСФСР В. В. Тхапсаева. Будучи одним из лучших в Союзе исполнителей роли Отелло, Тхапсаев предстает перед зрителем перевоплощенным в об¬раз героя шекспировской трагедии. Правды в чело¬веческих отношениях, в мыслях и чувствах ищут все благородные натуры, изображаемые Шекспиром, в том числе и Отелло. Характер Тхапсаева худож¬ник раскрывает через образ шекспировского мавра, всегда доверчивого и прямодушного, честного и благородного, неспособного мириться с человеческой низостью и ложью. Сложный пси¬хологический мир, которым живет Тхапсаев — Отелло в передаче Джанаева, позволяет отнести это произведение к его портретным достижениям. На портретах Джанаева изображены не только выдающиеся представители осетинской культуры, но и простые труженики края. Таковы портрет знатного кукурузовода Гогичаева (1961), портрет молодого пастуха (1954), выполненный совместно с художником Б. Калмановым.
    Графической серией работ «В горах» (1963) Джанаев вновь вернулся к темам из трудовой жизни своего народа. Серия листов, выполненная углем и карандашом, явилась результатом неоднократных поездок художника по горам Северного Кавказа. Многочисленные зарисовки, выполненные Джанаевым в последние годы, и легли в основу названной серии. Мы не увидим здесь тех сложных, многофигурных композиций, которые особенно были свойственны раннему периоду творчества художника. Листы серии характерны своей жанровостью. Художник показывает простую, будничную жизнь обитателей гор. Здесь можно увидеть горцев на лошадях, колхозников, распрягающих быков, беседу стариков-чеченцев. (В последнем листе характерные черты лиц стариков, подмеченные художником, точно передают национальную принадлежность горцев: нетрудно догадаться, что это чеченцы.) В листах своей серии художник не передает деталей быта, внешне определяющих наше время. Но сами образы горцев, здоровых и жизнерадостных, изображение их свободного труда – все это достаточно ярко характеризует время, которое показывает художник.
    С детства наделенный острым чувством наблюдательности, постоянно общаясь с народом, близким его сердцу, Джанаев накопил обширный изобразительный материал. Многие из тем, задуманных художником, нашли свое воплощение в графике и живописи. Однако объем накопленного материала требовал привлечения еще и новых форм изобразительного искусства. Так в своем творчестве художник естественно подошел к пластике.
    Первые шаги художника в этой области относятся к началу 50-х годов. В этот период был содан «Горец» — скульптурный образ человека-труженика. Усталый от работы, он опустился на землю и, глядя вдаль, о чем-то задумался. Естественная простота в постановке фигуры, отказ от этнографической точности в передаче костюма, от лишней детализации — вот что характеризует это произведение Джанаева.
    К сожалению, художнику не всегда удается сохранить в своих скульптурных работах живость, обобщенность названного произведения. Например, во «Всаднике» (1960) художник не только излишне выписывает детали национального костюма, но и слишком увлекается передачей строения лошади. Как бы демонстрируя свои анатомичские знания, он фиксирует в движениях коня каждую мышцу. Со скрупулезным вниманием относится художник и к передаче национальных принадлежностей верховой езды. Джанаев знаком всеми тонкостями, отличающими осетинское седло, скажем, от кабардинского или осетинскую сбрую от чеченской и т. д. Но, всегда выступая прекрасным знатоком этнографии, он несколько упускает из виду такие важные стороны скульптурного произведения, как четкая композиция и цельная форма.
    Более свободным от перечисленных недостатков представляются «Старики» (1959). Джанаев решает здесь композицию группового характера. Перед художником стоит задача единого пластического решения образов двух беседующих стариков. Решая ее, художник отказывается от выразительных, столь характерных для горцев жестов. Он идет более сложным путем, стремясь передать психологическое состояние различных по характеру людей. Скульптура отличается цельным выразительным силуэтом.
    1963 год ознаменовался для Джанаева созданием новых скульптурных произведений: «Старик», Оплакивание», «Голова ингуша», «Алан». В них художник закрепил свое умение разрабатывать жанровые темы. Непринужденно движется рука скульптора, разрешая все более сложные композиционные задачи. Сама техника лепки становится увереннее, в ней все явственнее проявляется индивидуальный почерк Джанаева. Хотя процесс овладения мастерством скульптора не вполне закончен, уже сейчас можно говорить о достижениях художника в этом виде искусства.
    В заключение следует коснуться еще одной обрасти творческой деятельности Джанаева. Постоянная любовь художника к киноискусству, учеба в Институте кинематографии, а также великолепное знание быта горцев позволили в 1959 году вторам фильма «Фатима» без колебаний остановить свой выбор художника по костюмам на Джанаеве. Фильм, поставленный Грузинской киностудией поэме Коста Хетагурова, рассказывал о жизни небольшого осетинского горного села в прошлом веке. Исходя из этого, художник выполняет эскизы национальных костюмов в соответствии с данной эпохой, (кроме того, художнику удается найти единое решение костюмов с образами героев фильма).
    «Фатима» демонстрировалась на декаде осетинского искусства и литературы в Москве и была хорошо встречена как критикой, так и зрителями. «Исполненная суровых страстей, темперамента, ненависти к предрассудкам и кровавым обычаям прошлого маленького народа,— писалось в «Еженедельнике кино» за 1959 год,— картина «Фатима» верно передает и национальный колорит и освободительный дух произведения Коста Хетагурова». В «верной передаче национального колорита» немалая заслуга принадлежала и Джанаеву. Легкость, непринужденность в передаче костюмов явились плодом многолетней работы Джанаева в области изучения быта осетинского народа.
    Участие в работе над «Фатимой» привело Джанаева к мысли самому заняться съемкой художественного фильма. Кинематография влекла художника не только новыми формами выражения, не только широкой популярностью и доходчивостью этого вида искусства. «Я давно мечтал оживить своих героев, - говорил художник, - наделить характерами, данными не раз и навсегда, но которые бы могли изменяться, развиваться, совершенствоваться. Путь к этому я видел в кино. Образы кино, на мой взгляд, те же образы изобразительного искусства, только переданные в своем движении».
    Так случилось, что были отставлены в сторону мольберты, и мастерская художника временно превратилась в небольшой съемочный павильон, однако непосредственно к съемкам фильма Джанаев не спешил приступать. Прежде всего художник долгое время занимается раскадрировкой сценария (он был написан по роману немецкого писателя Икскуля о Кавказе). При решении композиции кадра, при распределении света и тени Джанаеву особенно большую помощь оказало мастерство графика.
    Не удивительно, что всем своим творчеством, связанным с народом, Джанаев и героев своего фильма выбирает из среды простых людей. С этой целью он часто посещает предприятия и институты, неоднократно выезжает в районы горных селений. Работа над кинофильмом увлекла художника. Не удовлетворяясь одним или двумя вариантами, он по нескольку раз снимает одни и те же сцены, ищет более выразительные и эффектные точки зрения. Фильм Джанаева «Осетинская легенда» в 1965 году вышел на всесоюзный экран и пользовался заслуженным успехом как у зрителя, так и у критики. «Литературная газета», например, отмечала, что это «поэтический фильм, пронизанный горячей любовью к своей стране, к своему народу». Здесь же ясно определяется роль Джанаева в создании этого фильма. «Автор фильма известный осетинский художник Азанбек Джанаев — и сценарист, и режиссер, и оператор, и художник, и гример, и даже портной».
    В постоянно развивающемся искусстве Северной Осетии творчество Азанбека Джанаева занимает особое место. К какой бы области искусства мы ни обратились, нам непременно встретится имя этого художника. В своих произведениях он после¬довательно и с большой достоверностью воспроизвел важнейшие события из истории Осетии от самых древних времен до наших дней. С полотен, листов, со скульптурных произведений художника перед нами встают и образы воинственных аланов, всегда готовых стать на защиту своей земли, и могучих сказочных мартов, не побоявшихся сразиться с богами; мы видим и борьбу социалистической Осетии с белогвардейцами, и «Переселение с гор на равнину», и «Первый трактор на колхозном поле». Увлекаясь историей, не забывает художник и своего современника. В произведениях Джанаева это чаще всего колхозники, занятые обработкой полей, пастухи, стерегущие стада овец, мы можем увидеть здесь и рабочих, занятых выплавкой металла, и деятелей науки и искусства.
    Черты национального своеобразия в творчестве Азанбека Джанаева проявились не только в выборе тематики, не только в содержании его произведений, но и в работе над художественной формой. Так, иллюстрируя «Нартские сказания», Джанаев вслед за Хетагуровым и Тугановым, заложившими основы осетинской живописи и графики, развил национальные традиции в композиционном и пространственном решении работ, в монументальной трактовке тем и образов.
    Художник всегда стремился к совершенству, к достижению невозможного, стремился объять необъятное. Ему были одинаково подвластны литографский камень и ватманский лист, живописный холст и скульптурная глина. А еще режиссерская работа в кино, которое в последний период его жизни стало для него величайшим увлечением и всепоглощающей страстью.
    Яркая индивидуальность мастера, своеобразие его многостороннего таланта позволяют отнести Азанбека Джанаева к ведущим представителям осетинской культуры ХХ века. В историю осетинского изобразительного искусства он навсегда вошел как выдающийся художник-интерпретатор героического нартского эпоса. Чего стоит один только лист из серии о нартах – «Битва нартов с небожителями» ! По смысловому напряжению, по безупречности композиции, по изяществу и точности рисунка этому листу трудно найти аналогии не только в осетинской, но и во всей мировой станковой графике.
    Созданные Азанбеком Джанаевым многочисленные произведения являются достоянием не только осетинского искусства, они вносят вклад и в общую сокровищницу народов России, дальше развивают основные принципы многонационального российского искусства. Творческие достижения Джанаева были отмечены присвоением ему ряда почетных званий: в 1957 году заслуженного деятеля искусств Северной Осетии, в 1960 году заслуженного художника России, в 1984 году народного художника России, в 1986 году лауреата государственной премии имени Коста Хетагурова.

О ТВОРЧЕСТВЕ А. ДЖАНАЕВА - ВЫСКАЗЫВАНИЯ, СУЖДЕНИЯ, ЦИТАТЫ

    «Азанбек Джанаев, безусловно, очень одаренный живописец, от которого в будущем, при условии систематической работы его над собой, можно ждать очень многого».


    «Хочу поступить во Всероссийскую Академию художеств, ввиду страстного желания учиться изобразительному искусству».


    «Азанбек Джанаев принадлежит к числу наиболее талантливых студентов с ярко выраженной склонностью к композиции. Все его данные позволяют надеяться, что из него выработается прекрасный художник-график. Он обладает исключительной дисциплинированностью, добросовестностью и старанием».


    «Красота, правдивость, мудрость и величайший патриотизм нартских сказаний – вот что заставило меня взять для дипломной работы эпос моего народа».


    «Дипломная работа А. Джанаева получила отличную оценку государственной экзаменационной комиссии. В ней молодой художник показал себя хорошим композитором и рисовальщиком».


    «Работы дипломника А. Джанаева, посвященные осетинскому эпосу, выдающееся явление за последние годы. О них можно говорить как о работах прекрасного рисовальщика-профессионала с богатой фантазией, совершенно свободно владеющего сложнейшими композициями».


    «В своих автолитографиях А. Джанаев стремится передать героику и эпический характер осетинского фольклора, создать образ человека - богатыря».


    «Перед нами, конечно, настоящий мастер-реалист, обладающий огромной работоспособностью».


    «В выпускаемом сейчас дипломанте мы имеем очень одаренного художника с большой фантазией, широким размахом. Это художник, который может свои замыслы очень сильно и убедительно воплощать в художественных произведениях. Я приветствую Джанаева!"


    «Азанбек Джанаев очень своеобразный и интересный художник-график, обладающий индивидуальным почерком и незаурядным профессиональным мастерством. Его иллюстрации к циклу народных осетинских сказаний о нартах смело могут соперничать с лучшими произведениями советской иллюстративной графики. О разносторонности творческого дарования А. Джанаева свидетельствуют также иллюстрации к узбекскому эпосу, к рассказам А. Коцоева, а в особенности – композиция «Пахота в горах».


    «Исполненная суровых страстей, темперамента, ненависти к предрассудкам и кровавым обычаям прошлого маленького народа, фильм «Фатима» верно передает и национальный колорит и освободительный дух произведения Коста Хетагурова».


    «Осетинская легенда» - поэтический фильм, пронизанный горячей любовью к своей стране, к своему народу. Автор фильма известный осетинский художник Азанбек Джанаев – и сценарист, и режиссер, и оператор, и художник, и гример, и даже портной».


    «Джанаев был поэтом. Скульптором. Живописцем. Графиком. Кинематографистом. Любил стиль и смеялся над модой. Осуждал облегченность человеческого существования. Однажды устроил скандал горячо любимой матери за то, что на деньги, приготовленные для холстов, ватмана и красок, она купила ему пиджак и носовые платки. Но даже небритым он никогда не выглядел неопрятным, «зачуханным». И был рад, чисто выстиранной, отглаженной рубашке…
    Уважение к старшему было для него табу. Отправления обрядов и обычаев тоже. Пантеист и язычник, он скромно, но всегда отмечал праздники предков, молясь всем богам, и каждый его тост был шедевром устного зодчества, полным вдохновения и неповторимости, какие свойственны натурам, свободно владеющим арсеналом выразительных средств, а не набором шаблонов на любой случай. Проблему национального самосознания, национальной гордости он решил еще в юности – на всю жизнь: надо быть человеком! Поэтому был любим всеми, кто постиг, на какой нравственный пик поднялся этот человек без гнилых подпорок шовинизма, который для него был синонимом невежества…
    Он любил Осетию. Любил Владикавказ – старик превращался в ребенка, листая страницы своей памяти. Его раздражала бездарность «отцов», нахрапом орудующих лицо города, когда-то одного из самых красивых и запоминающихся на Северном Кавказе.
    Люди, подобные Джанаеву – с тысячу лиц. Вглядываясь в объект внимания, он был похож на врубелевского Пана. В действии – на Пикассо, в покое – на цыганского барона. На одной из ранних фотографий, где ему лет пятнадцать, он похож на молодого Гайто Газданова. На пороге шестидесятилетия – на Эйнштейна. Незадолго до конца – на затравленного бизона. С полуопущенной головой он ходил по двору мастерских, заложив за спину коряги рук, сцепив на замок пальцы. Взгляд внимательных и в то же время не видящих никого и ничего глаз пугал отчужденностью…
    Смерть Азанбека Джанаева, убежден, преступление высших сил перед всем человечеством. И, понимая, что ничего вечного нет, хочется, чтобы такие, как Азанбек, жили вечно и радовали одной только мыслью о своем существовании».



    ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА А.В. ДЖАНАЕВА

    14 мая 1919 года , родился в г. Дзауджикау (Владикавказ), в семье мелкого служащего-осетина.

    1927- 1934 гг. - учеба в средней общеобразовательной школе г. Дзауджикау (Владикавказ).

    1934 году-1937 гг. - учеба в педагогическом техникуме г. Дзауджикау (Владикавказ).

    1937-1939 гг. - учеба в средней художественной школе при Всероссийской Академии художеств в Ленинграде (С.-Петербурге).
   
    1939 г. - участие во всероссийской выставке самодеятельных художников, Москва.

    1939-1940 гг. - учеба на втором курсе Центрального художественно-промышленного училища, Москва.

    1940-1941 гг. - учеба на подготовительном курсе живописного факультета Института живописи, скульптуры и архитектуры Всероссийской Академии художеств, Ленинград (С.-Петербург).

    1941 г. - учеба на первом курсе живописного факультета Института живописи, скульптуры и архитектуры Всероссийской Академии художеств, Ленинград (С.-Петербург).

    1941 г. - в летние студенческие каникулы творческое путешествие по высокогорным областям Северного Кавказа (Южная Осетия, Дагестан).

    1941-1943 гг. - участие в Великой Отечественной войне1941-45 гг., контузия на фронте, частичная потеря слуха, демобилизация.

    1943-45 гг. - работа в товариществе «Художник», Орджоникидзе (Владикавказ). Создание картины «Конница И. Плиева».

    1945-1949 гг. - возобновление учебы в Институте живописи, скульптуры и архитектуры Всероссийской Академии художеств, Ленинград (С.-Петербург).

    1948 г. – создание картины «Аланы в походе», монотипии «Пахота в горах».

    1949 г. - завершение учебы в Институте живописи, скульптуры и архитектуры Всероссийской Академии художеств, Ленинград (С.-Петербург), диплом - иллюстрации к осетинскому народному эпосу «Сказания о нартах» (в технике автолитографии).

    1949-1950 гг. – учеба во Всесоюзном государственном институте кинематографии, режиссерский факультет, Москва.

    1950 г. – работа над серией иллюстраций к узбекскому народному эпосу «Алпамыш» (карандаш).

    1951 г. – работа над серией иллюстраций к карело-финскому эпосу «Калевала» (акварель).

    1951 г. – возвращение на родину в Северную Осетию, работа во Владикавказе в Союзе художников Северной Осетии.

    1952 г. – участие во всесоюзной художественной выставке, Москва.

    1952г. – создание иллюстраций к произведениям осетинских поэтов и прозаиков Коста Хетагурова, Г. Малиева, А. Кубалова, Г. Баракова и др.

    1954-55 гг. – создание графических листов, посвященных жизни сельских тружеников («Пересчет овец», «Осенний перегон» и др.)

    1956-57 г. – работа над живописными произведениями, посвященными образу Коста Хетагурова(«Портрет К. Хетагурова», «Коста-художник», «Больной Коста» и др.)

    1957 г. – создание графической серии, посвященной древней истории Осетии («Первое столкновение алан с монголо-татарами в 1222 г.», «Аланы и грузины перед штурмом Ганджи», «Осетинское посольство в Петербурге в 1749 году», «Участие осетинской сотни в русско-турецкой войне 1877-1878 гг.» и др.)

    1957 г. – персональная выставка художника, Владикавказ. Присвоение звания заслуженного деятеля искусств Северной Осетии.

    1958-60 гг. – создание серии живописных работ «Осетия советская» («Переселение с гор на равнину», «Первый трактор на колхозном поле», «М. Калинин в гостях у колхозников Осетии» и др.)

    1959 г. – участие в качестве главного художника в цветном художественном фильме «Фатима», «Грузия-фильм».

    1960 г. – создание иллюстраций к книге В. Яна «Чингиз-хан».

    1960 г. – создание живописного панно «Вывод неесты», портретов народного артиста СССР В. Тхапсаева, артистки Ц. Джатиевой. Участие в Декаде осетинской литературы и искусства в Москве.
    Присвоение звания заслуженного художника РСФСР.

    1960-1963 гг. – создание скульптурных произведений («Горец», «Всадник», «Алан», «Старики» и др.)

    1963 г. – создание графической серии «В горах».

    1960-65 гг. – сценарист, режиссер, оператор, художник художественного фильма «Осетинская легенда», Свердловская киностудия. Фильм снят по мотивам повести немецкого писателя барона Икскуля «Святой горы Тбау».

    1974-1979 гг. – серия иллюстраций к осетинскому эпосу «Сказания о нартах» ( гуашь, акварель).

    1982-1986 гг. – работа над художественным фильмом «Названные братья» по мотивам одноименной повести барона Икскуля. Проект остался неосуществленным.

    1984 г. - присвоено звание народного художника России.
   
    1986 г. - присвоено звание лауреата государственной премии имени Коста Хетагурова.
   
    1987 г. – неизлечимая болезнь, к частичной глухоте после операции добавилась потеря речи.

    1989 г. - умер во Владикавказе.

    Захоронен на аллее Славы во Владикавказе.


    СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ:

	Пахота в горах. 1948. Бумага, монотипия, 34 х 48. Северо-Осетинский художественный музей имени М. Туганова.
	Три нарта. 1949. Бумага, автолитография, 39 х 28. Научно-исследовательский музей Российской Академии художеств, Санкт-Петербург. Второй оттиск – Северо-Осетинский художественный музей имени М. Туганова.
	Бой Нартов с небожителями. 1949. Бумага, автолитография, 28 х 38. Научно-исследовательский музей Российской Академии художеств, Санкт-Петербург. Второй оттиск – Северо-Осетинский художественный музей имени М. Туганова.
	Три нарта, преследующих оленя. 1949. Бумага, автолитография, 29 х 38. Научно-исследовательский музей Российской Академии художеств, Санкт-Петербург. Второй оттиск – Северо-Осетинский художественный музей имени М. Туганова.
	Полет нарта Батрадза на стреле. 1949. Бумага, автолитография, 29 х 38. Научно-исследовательский музей Российской Академии художеств, Санкт-Петербург. Второй оттиск – Северо-Осетинский художественный музей имени М. Туганова.
	Бой Нартов с великанами. 1949. Бумага, автолитография, 28 х 38. Научно-исследовательский музей Российской Академии художеств, Санкт-Петербург. Второй оттиск – Северо-Осетинский художественный музей имени М. Туганова.
	Симд нартов. 1949. Бумага, автолитография, 29 х 38. Научно-исследовательский музей Российской Академии художеств, Санкт-Петербург. Второй оттиск – Северо-Осетинский художественный музей имени М. Туганова.
	Плач Дзерассы. 1949. Бумага, автолитография, 38 х 28. Научно-исследовательский музей Российской Академии художеств, Санкт-Петербург. Второй оттиск – Северо-Осетинский художественный музей имени М. Туганова.
	Сослан и Колесо Балсага. 1949. Бумага, автолитография, 24 х 35. Научно-исследовательский музей Российской Академии художеств, Санкт-Петербург. Второй оттиск – Северо-Осетинский художественный музей имени М. Туганова.
	Сослан в Стране мертвых. 1949. Бумага, автолитография, 24 х 35. Научно-исследовательский музей Российской Академии художеств, Санкт-Петербург. Второй оттиск – Северо-Осетинский художественный музей имени М. Туганова.
	Гибель нартов. 1949. Бумага, автолитография, 29 х 38. Научно-исследовательский музей Российской Академии художеств, Санкт-Петербург. Второй оттиск – Северо-Осетинский художественный музей имени М. Туганова.
	Батрадз. 1949. Бумага, тушь. 34 х 28. Северо-Осетинский художественный музей имени М. Туганова.

    Размеры даны в сантиметрах.


    (из СОИГСИ)
    1. Нарт Батрадз
    2. Айсана
    3. Тотрадз и Сослан
    4. Сосланы балц
    5. Нарты балц
    6. Свадьба Ацамаза и Агунды
    7. Батрадз и Тыхы фырт
    8. Сауасай - Сауасса
    9. Аланы в походе

    Осознавать свое мастерство и жить в нищете, жить в нищете, но не предавать высокие идеалы, страдать от предательства и продолжать бороться с несправедливостью, оставить после себя грандиозное художественное наследие и спустя пару десятилетий после смерти практически быть преданным забвению — такова была участь осетинского художника Азанбека Джанаева. Создатель непревзойденных иллюстраций к «Сказаниям о нартах» и знаменитого кинофильма «Осетинская легенда» избегал журналистов и не вел дневники, и сегодня мы имеем лишь скупую биографическую справку в энциклопедии. К счастью, сохранились записки художника, с помощью которых он, лишенный к концу жизни возможности даже говорить, общался с друзьями и близкими, делился своими переживаниями и мыслями, которые не утратили актуальность и сегодня. Журнал Famous впервые публикует часть записок Азанбека, сохранившихся в архиве его брата, скульптора Руслана Джанаева.

    — У осетин есть умная пословица: «Сœфты фœндаг мыдœй дзаг у», которая на русский переводится буквально так: «Путь к гибели полит медом». И великий Толстой сказал: «Ад находится за наслаждениями, а рай — за трудностями». Думайте…

    Это во все времена было, и жизнь так или иначе продолжается. В конце концов, обычный человек гонится за удовольствиями и ему часто плевать на свои культуру, язык и прочее. А за национальную самобытность обычно ратуют отдельные представители народа, на этом она и держится.

    Пессимизм — это слабость духа. Пессимисты рано погибают. Лучше быть сильным, смелым, знать свое дело и не вмешиваться в чужие. Это главное…

    Но что делать — обманывать самого себя? Когда нет осетинских школ, язык передается из уст в уста, смешанные браки… Я это ненавижу! И у меня очень болит душа, а Коста, наверное, переворачивается в гробу!

    А вам уже пора чем-то увлекаться и занять ум и душу, иначе вы станете обузой для окружающих. Сила воли — великое дело…

    Вообще нехорошо поступают, что Батьку (Сталина — прим. ред.) обливают грязью после смерти. Надо было это при его жизни делать.

    Нартский эпос привлекает тем, что это не просто сказки или предания прошлого, это широчайший охват грандиозных событий и потрясений разных эпох и времен. События такого монументального масштаба, от которых зависело существование самого осетинского народа, не могут не волновать художника. Но помимо исторических событий в нартском эпосе волнуют бьющая фантазия создавшего его народа, поэзия, мудрость, мужество, гордость, чувство рода и племени, патриотизм и презрение к насильникам.

    Стиль — это сам человек. Почерк меняют лишь люди безвольные.

    Если хочешь узнать человека, надо анализировать его фактические действия, но не слушать его слова, ибо в словах можно солгать, а в действиях — нет.

    Я уже 11 лет к себе не пускаю никаких журналистов, корреспондентов и прочих газетчиков. Они все проститутки и задолизы, и местные, и столичные. А когда, все-таки, приходят, то я их гоню к черту или же запираюсь.

    У нас в Северо-Осетинском союзе художников могут художника, умеющего работать, заменить неучем и проходимцем. А что, если созвать из Москвы экспертов и проэкзаменовать этих художников? Окажется, что они не имеют элементарных познаний, а некоторые просто напросто неграмотные и часто не знают предмет, который берутся изобразить. Спросите их, когда, в каком году Пушкин ездил на Кавказ, и они вам не ответят…

    Невозможно валить в одну кучу нравы, историю и обычаи разных народов Кавказа только потому, что они одинаково носят черкески и кинжалы.

    Есть художник-творец, мыслящий, а есть еще художник-ремесленник, который со временем вырабатывает легкость руки. Вся работа таких художников сводится к тому, чтобы научиться как можно более ловко изображать предметы, лица и т.д. Эта категория художников ничего общего не имеет с настоящим искусством. Вся их беда в том, что они не могут работать для самих себя и всегда работают для заказчиков. Они всегда подделываются под кого-нибудь и потакают вкусам ограниченного круга людей с их ограниченными понятиями красоты, правды и стиля. Их мысли не идут дальше экспозиционной стены. Выставка — хорошее дело, но когда она становится самоцелью — это уже плохо.

    Люди становятся тупыми, когда перестают быть охваченными страстью.

    Хороши только тот стиль и тот рисунок, которые не хвалят, потому что все внимание поглощено интересом содержания. То же можно сказать и про колорит. В сущности, как сказал Огюст Роден, нет ни хорошего стиля, ни хорошего колорита, хороша только правда, открывающаяся нашим глазам.

    Надо осознать простую истину: нельзя в пьяном угаре поднимать вопросы о проблемах морали и этики, молодежи, коллектива и так далее. Но когда наступает трезвость, почему мы, «умные» в пьяном виде, перестаем быть восторженными и отзывчивыми, куда деваются страсть, горение и стремление вывести молодежь на путь истины?

    Есть такие молодые, которые в свои 20 лет испытали греха настолько, что иные старики и не видели за всю жизнь. Эти же молодые ничему уже не удивляются, ничем не восхищаются, кроме голых удовольствий и наслаждений, да и те им надоели. Как повести таких, как поджечь пепел?..

   

   

Мирон Темиряев
кинооператор, фотохудожник
    — Я снимал практически все творчество Азанбека Джанаева с 60-х годов, когда мы начали с ним работать. Его очень интересовали национальные культура и особенности. Это был капитально осетинский художник, без дураков. У нас до сих пор два столпа после Коста: Туганов и Джанаев. Хотя его картины все на одну и ту же тему — национальную, но они все разные. Наиболее выдающаяся его картина, на мой взгляд, — «Аланы в походе». Многие сегодня имеют представления о предках через его работы, в том числе по фильму «Осетинская легенда», который мы с ним вместе делали. Съемки длились с 58-го года до 65-го, потому что были любительскими, делались за свои деньги. Я предлагал собрать средства и снять все разом, но он кайфовал от самой работы и говорил: «Если мы закончим, потом что будем делать?»… Удивительный был человек.

   

   

Руслан Джанаев
скульптор, член Союза художников РСО—А
    — Мне как-то про брата говорить трудно… Хвалить неудобно, но это, правда, был гений. Равного ему рисовальщика не было. Ему было все равно: живопись, графика, скульптура — он владел всем. Ему все равно было, с чего начинать рисунок, у него в голове уже все готовое было. Как сказал Герман Гудиев, после Коста Хетагурова второй величины у нас нет, кроме как Джанаева… Если бы он в другой стране жил, все было бы по-другому. Я всегда так говорю: за него все говорят его работы. Один набросок стоит всего искусства Осетии! А в быту — простейший и скромнейший человек.

    Ему присвоили звание народного художника СССР, вызвали в обком, а он сказал: «Да пошли бы вы к черту!»… И ему из обкома сами принесли документ. Он с правительством не уживался, чувствовал фальшь, ненавидел все это. Девизом его жизни было творчество.

   

   

Нина Абаева
почетный работник среднего специального образования
    — Азанбек, или Миша, как звали его близкие, был человеком нежнейшей, добрейшей и чуткой души. Так общаться с детьми, что они на глазах вырастали и расцветали, мог только он. Он не мог побаловать их конфетой, потому что у него ее просто не было. Но зато с удовольствием рисовал лошадок и показывал свои картины. Он говорил: «Если люди не станут умнее и лучше, они уничтожат сами себя». Мишины картины нужно смотреть и молиться, думать и чувствовать, проверяя и перепроверяя себя. Надо соответствовать его уровню мышления и чувств. Наша жизнь, настоящая и прошлая, запечатлена в картинах, скульптурах и кинофильме Миши. Во всех его работах царит атмосфера любви, благородства, мужества, красоты и силы духа. Азанбек Джанаев — совесть и честь Осетии, и эта мысль не раз звучала из уст разных людей.

   

   

Эльбрус Кантемиров
заведующий научно-экспозиционным отделом Национального музея
    — Азанбек был творческим человеком, ко всему подходил очень эмоционально и серьезно. Когда он что-то рисовал, то доводил это до высочайшего уровня. Так, чтобы можно было пощупать ткань, заглядеться на коня, на героя.

    Когда он написал Плиева на коне для музея, то пришла сестра генерала и плакала. Она говорила, что это не картина, это Исса на коне, настолько живо он все передал.

    Если Азанбек коня рисовал, то, клянусь вам, подойди и потрогай температуру этого коня! Лучшего знатока коней, наверное, не было. В его работах был сплошной этнографизм. Он знал все дотошно, до мелочей, именно поэтому его картины всегда этнографичны, археологичны и историчны. Они грамотны. Такой он был мастер… Художник, человек, талант, которого сейчас нам так не хватает. Он нес лучшие традиции гуманизма и уважения ко всем.